Оля Шмуклер: Расскажи про свой творческий путь. Как ты стал художником?

Степа Лысенко: Меня тянуло к творчеству с детства. Я рисовал, выжигал, лепил, очень любил все делать своими руками и получал от этого удовлетворение. Мой папа — архитектор, он ставил мне руку, находил учителей. Искусство всегда было неотъемлемой частью моей жизни, для меня это способ выйти на честный диалог с собой.

О.Ш.: Как ты попал в театр?

С.Л.: Я рос в творческой семье, моя мама — театральный режиссер. В 20 лет попал в производственные мастерские театра и меня поразило то, как из ничего, из каких-то разрозненных материалов создаются невероятные театральные объекты. Потом я поступил в Школу-студию МХАТ на художника-технолога, а сейчас перевелся в ГИТИС на художника-постановщика.

О.Ш.: Расскажи, пожалуйста, про запоминающийся опыт в театре. Можно ли сейчас в Москве увидеть твои спектакли?

С.Л.: Да, например, в театре «Практика» спектакль «Расскажи мне про Гренландию». Идея оформления пришла сама собой. Мы рассказывали историю об учительнице из Москвы, которая приезжает в город N, где педагоги, наставники, которые должны быть опорой для детей, помогать им сформироваться как личности, давно уже забыли о них, считая их безнадежными. Родился образ советских памятников, которые до сих пор стоят в некоторых городах и старых пионерских лагерях. Это советская бетонная скульптура, покрытая коррозией и налетом времени. Для нас показалось важным в своей сценографии подчеркнуть противоречие главной идеи искусства соцреализма — возвысить человека и учителя как персонажа совершенного, и искажения этой возвышенной идеи, которое происходит под воздействием реально существующих внешних обстоятельств. Так и родился сценографический образ костюмов-памятников, разрушающихся и теряющих свой изначальный благородный посыл, когда в них погружается человек.
Спектакль изначально был проектом, который участвовал в лаборатории «АРТХАБ» Художественного театра. Бюджет у нас был минимальный и желаемого результата мы могли добиться только своими силами из подручных материалов. Мы снимали матрицы с занятых в спектакле актеров, обматывали их пленкой и скотчем и из этой «синтетической» кожуры формировали манекены таких же пропорций. Эти куклы мы одевали в аутентичную одежду того времени, формировали визуальный образ каждого персонажа, затем покрывали фигуры эпоксидной смолой и густо красили во множество слоев белой краской, чтобы добиться эффекта гипсовой скульптуры, отразить налет времени.

О.Ш.: О, супер! Мы обязательно устроим выход на эту постановку с друзьями «Артишока». Давай перенесемся в пространство выставки «Лето, которое нам снится». Это твой первый персональный проект?

С.Л.: Такого масштаба — да. Два года назад у меня была небольшая выставка «Russian Jungle». Вообще, несмотря на всю магию театра, я свою будущую жизнь связываю больше с выставочной деятельностью и индивидуальной художественной практикой. Мне близка идея прямой связи художника и произведения как авторского высказывания.

О.Ш.: О чем для тебя эта выставка?

С.Л.: Вся выставка — это мой чудаковатый, волшебный мир, в котором мне комфортно и спокойно, которому я больше доверяю, чем реальному окружающему миру. Интересно, что впервые здесь появляются мои большие анималистические работы. Вся выставка — это мой вымышленный сад, который теперь пополнился новыми персонажами. Мне хотелось бы, чтобы люди с ними познакомились.

О.Ш.: Это возможность для людей сделать передышку от тревог окружающей действительности, помечтать, поверить в чудеса, и, может быть даже, примерить розовые очки?

С.Л.: Лично я — да, живу в розовых очках. Но я не хочу отрывать зрителей от реальности, предлагать заниматься эскапизмом. Я лишь делюсь своим состоянием, эмоциями, надеждами. Выбор верить или не верить в волшебство, надевать или не надевать розовые очки каждый делает самостоятельно. Мы никого не заставляем, просто предлагаем такой вариант.

О.Ш.: На выставке будет много твоих автопортретов. Расскажи, почему этот жанр так важен для тебя?

С.Л.: Я стремлюсь зафиксировать свое внутреннее эмоциональное состояние, свои ощущения. Например, одна из совсем новых работ «Розовые тапки и я» — мой манифест, фиксация трех одновременных состояний: стороннего зрителя, спокойно работающего художника, и человека, ищущего свой путь в текущей системе координат.

О.Ш.: А как появилась идея добавить животных в твой сад?

С.Л.: Мы с моей спутницей очень любим наблюдать за животными. Особенно я вдохновляюсь африканскими животными — просто удивительно, как природа могла их создать. Или вот, например, муравьед: он такой длинный, еще и с хоботом… что он вообще такое? Вспоминаю, как Сальвадор Дали ходил с муравьедом — вот это стиль!
Я делаю зарисовки с натуры, и, потом, конечно, в дело вмешивается фантазия.

О.Ш.: На выставке есть серия работ, вдохновленных японской культурой. Откуда к тебе пришло это увлечение?

С.Л.: Японское искусство — невероятно притягательное, интересное, многогранное, удивительное технически. Оно повлияло на многих художников, и я тоже люблю его смотреть и изучать. Оттуда беру в свои работы четкие графичные непрерывные контуры, например. Я очень мечтал иметь кимоно — мне его подарили на день рождения. И вот оно тоже стало частью экспозиции.

О.Ш.: Ты хорошо известен на арт-рынке именно по своим ярким натюрмортам с фруктами. Расскажи, пожалуйста, про эту свою любовь.

С.Л.: Тут все очень просто. Я наслаждаюсь цветом, вкусом, фактурой. Мне нравится фиксироваться на фрукте, как на объекте красоты. У каждого яблока свой характер, интересно его заметить и воплотить на холсте.

О.Ш.: Классно! Хотим видеть больше артишоков на твоих холстах!
Что такое лето?

С.Л.: Мы живем 7-8 месяцев в году в холоде и сумраке. Лето — это свобода, яркость, единственное время, когда можно ощутить, что мир тебе улыбается.

О.Ш.: Мы ждем лета весь год, чтобы напитаться теплом и радостями, которые можно потом «расходовать» осенью и зимой.
Какие художники тебя вдохновляют?

С.Л.: Ну, конечно, я люблю фовистов. Не только Матисса, но и, например, Кеса ван Донгена. Восхищаюсь Эгоном Шиле за его экспрессию и работу с линией, он перевернул вообще всю игру. Очень важен для меня де Сталь, который умел через свои цветовые пятна передать суть вещей. Может быть, это прозвучит заезженно, но сильнейшее впечатление на меня производит Пикассо — своими экспериментами, поисками.

О.Ш.: Думаю, что о Пикассо можно и нужно говорить, и он всегда будет к месту в любой беседе об искусстве. А в твоей работе «Просекко» можно уловить дань уважения Пикассо и его работе «Любительница абсента». А кто из современных авторов тебе нравится?

С.Л.: Эль Анацуи, Аниш Капур — это очень интересное искусство и потрясающая приверженность своему делу, своим темам.

О.Ш.: Я знаю, что ты работаешь большими сериями, максимально глубоко, погружаясь в новый проект.

С.Л.: Да, если бы меня не отвлекали бытовые дела, я бы вообще не выходил из мастерской. Придумываешь идею, экспериментируешь, что-то получается, что-то нет, пробуешь, выводишь в итоге какую-то формулу, которая работает. Но я не останавливаюсь на ней, перехожу к следующему этапу всегда. Если ехать по одним и тем же рельсам, получится не искусство, а ремесло. Так я потеряю внутренний воздух. Я пробую себя в разных техниках, направлениях, концепциях. При этом, фигуративное искусство остается со мной, я его очень люблю, а мне важно заниматься, тем что я люблю.

О.Ш.: Какая у тебя мечта?

С.Л.: Я хотел бы хотя бы одной строчкой попасть в книгу по истории искусства.

О.Ш.: Если бы ты мог поговорить с каждым зрителем выставки «Лето, которое нам снится», что бы ты ему сказал?

С.Л.: Я бы сказал спасибо за то, что человек пришел. Мне очень важно найти своего зрителя, с которым можно вступить в диалог, открыто и честно делиться мыслями и чувствами.